– Это что-то нехорошее, злое – такие слова сказал мне врач на обследовании перед тем, как поставить диагноз – онкология. «Вот угораздило меня, в 22 года…» – думалось мне. И тут понеслось: осмотры, справки и, наконец, операция.
– Вы большой молодец, что нащупали опухоль! Поймали её на самой ранней стадии, – подбадривал меня хирург.
Анализы были хорошие, других образований врачи не нашли, и я-то понадеялся, что забуду про рак как страшный сон.
Однако через год проявления болезни вернулись: в крови поднялись онкомаркеры, а в брюшной полости увеличились лимфоузлы. Врачи назначили четыре курса химиотерапии, и, пока меня лечили в Исследовательском центре онкологии имени Н. Н. Блохина, мне встретились три удивительных человека.
Во время первого курса «химии» я соседствовал с 60-летним мужчиной. Звали его Андрей, и приехал он из Ростова-на-Дону. Судя по всему, до болезни он был коренастым и крепким мужчиной, но лекарства и онкология иссушили его. Работал Андрей строителем и увлекался рыбалкой, а его страстью была подводная охота. Он рассказывал, как нырял с пушкой-гарпуном в Чёрном море, в Волге и Азовском море и как мечтал вернуться и съездить по любимым местам за новыми трофеями. А каждый вечер он звонил своей маленькой дочке, 4 лет, и пел ей колыбельные по видеосвязи: «Спи, моя радость, усни» и, неожиданно: «Чёрный ворон». Только потом мне стало ясно, почему он выбрал именно эту песню.
– Прожить бы ещё хотя бы годика два, хотя бы один, чтобы дочка помнила, что у неё был папа, – сказал мне Андрей в последний день моего соседства с ним. У него были метастазы в костях и лёгких.
На втором курсе меня подселили к совсем молодому парню. Ему было 18 лет, и химиотерапия была для него впервые. С Евгением, так его звали, мы сразу нашли общий язык – смотрели те же сериалы, играли в те же компьютерные игры и даже слушали одинаковую музыку. Он рассказывал мне, что попал в Блохина ещё в 17 и отпраздновал совершеннолетие в отделении. Его курс «химии» был тяжелее моего, и приходилось его успокаивать, объяснять, что к чему. Особенно его беспокоило облысение, наверное, потому, что у меня к тому моменту все волосы уже выпали.
– Если вылечусь, то из-за опухоли у меня, наверное, никогда не будет ни детей, ни девушки, – поделился он со мной перед выпиской. И как-то утром во время осмотра я заметил, что Евгений весь в послеоперационных шрамах: на теле, на животе, на груди. Как он объяснил, метастазы поразили лимфоузлы почти по всему телу.
Во время третьего курса пришлось лежать в палате без соседей. Морально это был самый тяжёлый курс. Я остался наедине со своей болезнью. Из-за лекарств, если их можно так назвать, даже с постели встать трудно, кружится голова, всё время хочется спать и тошнит, как если бы отравился. Правду говорят, что лекарство от яда отличает только дозировка.
А четвёртый курс проходить в одиночестве не пришлось. В этот раз я делил палату с воспитателем из Сочинской области. Его звали Сергеем, и на вид ему было лет 50, ну, максимум 60. Рассказывая о своей работе в кадетском корпусе, он очень тепло вспоминал своих подопечных.
– Все ребята были молодцы, умные, но шкодливые. А как их строить, ругаться на них? Не могу так, – рассказывал Сергей. – Ну и избаловал их к выпуску из училища. Они, оболтусы, потом меня обнимали…
Потрясло меня то, что о его состоянии знала только дочка. Когда звонили пожилые родители Сергея и звали его в гости, он отнекивался, говорил, что много дел и некогда.
– Не могу им рассказать, они не выдержат, – объяснил он мне.
Как я потом узнал, ему назначили химию после лучевой терапии, и Сергей почти всё время находился на сильных обезболивающих, но он всегда старался улыбаться. Его болезнь распространилась на кости таза, почки и печень.
4 курса «химии» прошёл наш коллега. Даже на больничном он умудрялся писать материалы в газету.
