Записки из мертвого города.

[Константинов]

2

Слева, поравнявшись со мной, остановилась машина ДПС. Крякнув и маякнув, тем самым обратив на себя мое внимание из опущенного стекла показался краснощекий, автоинспектор. Лениво ворочая, глянцевыми от гигиенической помады, губами он представился и начал отчитывать меня за то, что я стою буквально сразу за знаком «стоянка и остановка запрещена», и что я нарушаю ПДД и далее в таком духе. Но пока лоснящийся рот с трудом рождал предложения, маленькие поросячьи глазки хитро бегали в поисках возможности «заработать». Манера говорить, толстое красное лицо, выбившийся светлый локон из-под сизой ушанки, создавали впечатление, что это избалованный вредный ребенок, которому было безразлично все, кроме удовлетворения собственных желаний. Я попытался отделаться какими-то общими фразами, что, мол, всего-то на пару минут, что жду девушку, но вдруг беспокойные глазки остановились и нахмурились, тем самым отвергая всякую возможность пререканий, тогда я снялся с ручника и тихо поехал вперед.
«Я жду одну девушку» - повторял я свое оправдание. Жду ли? Не уж-то здесь и сейчас? Какая она эта девушка? Та самая единственная и прекрасная, ради которой можно было отказаться от всего? Которая одним своим существом толкала на подвиги? Не уж-то та которая стоя в кремовом платье, опустив глаза сказала: «согласна»? Может быть, но ее больше нет. Есть женщина, давно потерявшая свою манящую прелесть, толи от возраста, толи от времени прожитого вместе. Теперь ее если и хочется куда-нибудь пригласить, то на футбол или в кабак выпить водки, но ни как не на романтическое свидание при свечах. В памяти любим образ, но при малейшем бытовом соприкосновении с ней, электрическим разрядом пробегает раздражение граничащее с неприязнью. А ведь когда-то казалось, что жизнь удалась. Лет десять тому назад, когда Рома пошел в первый класс, когда купили участок загородом имея на него большие виды, когда до рождения Саши оставалось два месяца, тогда просыпаясь каждое утро я вдыхал воздух нового дня, ощущая всем телом его бодрость, его манящее дыхание. Каждый мускул моего тела был полон сил, ныл от ночного сна и жаждал действия. Я врывался в новый день как хищник в стаю мальков, заставляя двигаться его от себя. Утро, день, вечер, ночь, утро, день, вечер, ночь. Все было переполнено, чувствами, действиями, планами. Рому через год в музыкальную школу, Сашу когда подрастет в футбольную секцию, нет, лучше в актерскую мастерскую, нет, лучше приобщать к живописи. Жене машину, теще шубу, маме поездку на море. Это живое, молодое движение в пространстве своей жизни, так пленительно затягивало, что время теряло значимость, ты всем улыбаешься, тебе все рады, сама жизнь благоволит к тебе и идет на встречу, делая уступки.
Что же случилось? Что стало иначе? Где тот задор, который приводил этот двигатель в движение? Дети как отрезанные ломти: старший сын заканчивает школу и уверен, что его родители тупые скоты, не способные к созиданию прекрасного, и если бы не материальная зависимость от нас, он давно бы послал нас ко всем чертям. Младший – третьеклассник. Тоже хорош гусь, на днях заявил: «Папа, ты не чего не понимаешь», но за разъяснением спорного вопроса обратился не к матери, а к старшему брату, который со всего маху двинул ему ладонью по спине, что чуть позвоночник не переломил, обозвал лопухом и не чего не объяснив ушел гулять, оставшись при этом незыблемым авторитетом. Может быть, старшему уделяли мало внимания, а дефицит любви старались компенсировать какими-то подарками, пытаясь откупиться от своей прямой родительской обязанности быть рядом и его можно понять, но почему младший растет таким же, ума не приложу. Участок, где был с таким энтузиазмом возведен хозблок, давно поглотил бурьян. Жена в лучшем случае друг, но приевшийся, такой друг без которого ты не можешь, но который в тоже время в тягость. Ее голос раздражает, движения раздражают, а ее отсутствие тревожит. Ловя на себе ее взгляд, я начинаю конфузиться, словно она меня стыдит за не застегнутую ширинку, и в тоже время я жадно ищу этого взгляда.
Как будто ехал на велосипеде, мчал во весь опор, рассекая встречный поток ветра, залихватски, так как только может молодой, полный жизнью удалец. Но вот не задача, одна мизерная кочка и авария. Ты летишь в одну сторону, велосипед в другую. Мгновение и тупая боль от резкого падения, а потом сотни режущих и колющих ран и ранок от того что набранная скорость дальше увлекает твое беспомощное тело, которое как безжизненный мешок вывалившийся из кузова, будет еще метров десять кубарем кувыркаться по дороге. Проходит какое-то время, начинаешь ощущать боль разливающуюся по всему телу, содранными руками утираешь окровавленное лицо и понимаешь, что больно, и не известно: выжил к счастью или нет. Поднимаешься на ноги, неуверенным взглядом пытаешься разглядеть велосипед, ну конечно, вот он, метрах в двадцати, лежит весь искореженный. Преодолевая ломоту, тяжело передвигая ноги, чувствуешь в районе коленки - что-то назойливо мешает, и с неким оттенком мазохизма начинаешь выковыривать впившиеся в кожу маленькие камушки покрытые запекшейся кровью. Дойдя наконец до велосипеда и осмотрев его, остается только покачать головой: колеса закручены восьмеркой, рама погнулась, руль вывернулся. Конечно, продолжать движение на таком аппарате крайне затруднительно, но делать нечего, до конца-то все равно добраться необходимо, и вот кое-как, тихим сапом, то и дело, останавливаясь, начинаешь движение дальше. Вероятно такая езда исключает возможность жуткой аварии, но и удовольствия от нее получить тоже не возможно, как не прилаживайся.
Так и я. Несся по жизни на всех порах и видно увлекся. Но, что это была за кочка? На чем я так споткнулся, что теперь приходиться еле-еле тащиться до финишной ленты, раздражаясь по пустякам, сквернословя без дела и воспринимая серое небо как должное. Где же она? Конечно, я далеко улетел от нее, но если вспомнить, если присмотреться, то ее можно увидеть. Ведь на ровной прямой это был единственный выступ, так или иначе он не мог остаться не замеченным.

 

[Арсений]

не то чтобы она задумана, но конечно же и не случайна, просто после "Записок из мертвого дома" я долго ходил под впечатлением переваривая прочитанное и понял что единственное, что изменилось с того времени, так это размеры этого ужасного дома, теперь это всякий мегаполис, пусть и под другим углом, с другими ярлыками, но люди так же зависимы и так же многие не живут, а существуют.

Именно.

 

[PROFFI]

2
..............................
Ведь на ровной прямой это был единственный выступ, так или иначе он не мог остаться не замеченным.

:good::clapping:
Мда... Костик, нет слов. Так обнажить пером сущность нашего бытия завуалированного "достатком" и мнимым "жизненным успехом" -это дорогого стоит. Респект!
Вопрос: есть ли мысли, видишь ли ты возможность как-то это пережить, изменить к лучшему, достичь душевного спокойствия, или эта рутина нас так и доконает? Видишь ли ты "выход"?

 

[Константинов]

:good::clapping:
Видишь ли ты "выход"?

Дальше посмотрим)))

 

[Константинов]

3.

Вот поворот, а за ним дом. Этот уродливый выкидыш рационализма, как он был мил, когда мы только получили в нем квартиру. Эти пятьдесят два метра жилплощади, не считая балкона. Скольких усилий стоило добиться этой двушки, даже вспоминать не хочется. Но как прекрасны были эти голые стены, когда они стали нашими, как здорово было мыться в тазике до появления ванны, как весело было жить. Ссора наверху, сидишь слушаешь, решаешь с женой кто из них прав, кто нет, застолье за стеной, ну почему бы и нам стаканчик не выпить, кто-то работает дрелью внизу, что поделать и у нас вот-вот будет ремонт. Отвратительная звукоизоляция, а точнее ее полное отсутствие, ни сколько не смущала, а иногда, даже напротив забавляла. Теперь же все иначе. Раздражаешься на каждый звук, на каждый шорох, а иногда лежа ночью в полной тишине, что есть мочи прислушиваешься, но ни чего не слыша, злишься еще больше. Сон уходит прочь, ты уже не можешь лежать в этой чертовой кровати, и вот выходишь на кухню, где тебя начинает злить приевшееся посуда, плиточный фартук голубого цвета с этими уродливыми цветами, совсем не похожими на настоящие. Как зверь в клетке начинаешь метаться из угла в угол, с любопытством поглядывая вниз: «Девятый этаж. А что, шаг и пропади оно все пропадом, раз, два полет нормальный, а потом шмяк… но и это не мало для того кто не рожден для полетов.» Какая дрянь только не лезет в голову в бессонные ночи. Наливаешь себе рюмку, другую, постепенно начинаешь забываться, дремать подперев рукой голову, которая то и дело валиться набок, и жестко и не удобно, но вернуться в кровать еще хуже. Спустя какое-то время доноситься гадкий писк будильника, голова срывается с руки – бряк об стол. Неприятное ощущение во рту, сотни мелких осколков былого счастья впиваются в мозг острыми концами, причиняя страдания, на улице темно. Спал или нет, тяжело разобрать, было какое-то короткое забвение, но сон ли это? Вечером темно, утром темно, где светлый день? Где солнце? Заходишь в ванную, двумя руками давишь последнее из тюбика, пытаясь поймать пасту, пока она не скрылась обратно. Механически чистишь зубы, наблюдая свое отражение и понимаешь, что столько раз представлял себя героем, накаченным до отказа, с неотразимой улыбкой, немногословным, уверенным в себе, и в тоже время, видя в зеркале реальность, до глубины души огорчаешься той разнице какая лежит между фантазией и явью. «А ведь мог бы» - думаешь про себя, стараясь сделать эффектный взгляд, но понимаешь, что все это самообман и гонишь прочь из головы эти глупости.

 

[Медветь]

..мечта - это то, к чему необходимо всю жизнь стремиться, но, ни в коем случае, нельзя достигать...

 

[Константинов]

4.

До конца и не понятно где стирается грань между происходящим и происходившим, так одно след в след повторяет другое. Даешься диву как мог завидовать герою Мюррейя в фильме «День сурка», ведь это просто ужасно. Правда может быть, видя такую ситуацию в кино, ты примеряешь на себя только ее положительные стороны, но тут твоя жизнь, тут твои дни, как бы однообразны они не были, но они не бесконечны и уходят безвозвратно. День хорош только до того как он начался. Пока еще на часах его нет, он не однообразен, он выходит вон из общего ряда и стоит особняком, игриво подмигивая, но только настает его пора, как он осунувшись, возвращается в ряд и теряется в общем строе и пока ты с надеждой высматриваешь его, не заметно проходит три-четыре других.
Наскоро позавтракав и уже обуваясь, думая уйти до пробуждения супруги и детей, я увидел как некогда прекрасное создание, сонно кутает в полы халата дряблость своего стареющего тела и зевая двигается ко мне.
-Ты куда так рано?
-Дела, дела, дела…
-Может позавтракаешь?
-Я уже. Спасибо.
-До скольки сегодня?
-Думаю как обычно.
-Удачного дня.
-Спасибо и тебе. Пока. Я побежал.
После этих слов я неловко ее чмокнул вместо щеки, куда-то в ухо и не оглядываясь поспешил прочь.
Может она дура? – думал я спускаясь по ступенькам вниз – каждый день одно и тоже: «до скольки», «удачи», и прочая ерунда. Неужели она не видит, что мы в тупике, что мы ржавеем, и наши суставы скрипят при покачивании. Может она мне таким образом мстит за то, что не оправдал ее девичьих надежд? Она из интеллигентной семьи, ее папа даже какой-то стих с итальянского перевел на русский, за что получил грамоту и десять рублей. А я кто? Воробей случайным порывом ветра занесенный в ионосферу, испугавшийся таких высот и вернувшийся обратно. Но впредь не находящий себе места внизу, где ранее жилось привольно, в одно и тоже время, завидуя тем воробьям, что не видели большего и продолжают прекрасно жить, как жили и орланам чей широкой размах крыла клинком рассекает слои воздуха не знает преград. А может это вовсе и не месть, а просто апофеоз ее безразличия? Я переживаю, сам с собой ругаюсь, хоть внутренне но еще кое как живу, а она? Это же растение – не работает, не ругается, детьми толком не занимается, наверняка не изменяет, а с тупой покорностью сносит плевки будней, отгородившись от всего происходящего кроткой улыбкой. Не поговорить, не поскандалить, не поскандалив не помириться, что бы хоть от куда-то появилось желание к размножению, да и куда, когда два оболтуса уже есть и ни чего многообещающего в них не проглядывается. Ей тридцать семь лет, а выглядит как будто завтра на пенсию. Займись собой – говорю ей как-то вечером, а она мне – зачем? И действительно зачем? К чему ей что-то делать, когда ей ни чего не надо. Я иногда думаю, что жизнь ее настолько глубоко разочаровала, что однажды осознав это, она тронулась умом и впала в меланхолию, оставив суету реальности для меня.
Морозное утро хорошо трезвило голову. Было еще темно, но жизнь большого города уже давно гудела, сигналила, рокотала. С мыслями о том, что сейчас доеду до работы без пробок, я подошел к своему автомобилю и увидел его перегороженным черно-ржавым БМВ, хозяин которого не потрудился оставить контактный телефон под лобовым стеклом. Походив вокруг машины, постучал по покрышкам в надежде на сигнализацию – эффекта ноль. Попробовал ее раскачать, на что она не уверенно крякнула и снова замолчала. Пять минут я давил клаксон, с горечью думаю о спящих жильцах, прежде чем из подъезда торопливо вышел плотный мужичек невысокого роста и засеменил к машине.
-Слышь любезный, что вообще за дела? Я опаздываю и не могу из-за твоего ведра уехать. Что очень тяжело номер телефона под лобовое положить?.
-Ни чэго страшного. Бивает. Сам ти вэдро, а это БМВ – начал он с сильным кавказским акцентом, красноречиво размахивая руками.
-Что значит бывает? Кто ведро? Я ведро?!
-Чэго крэчишь? Утро. Люди спьят. – он спрятался в машине, быстро ее завел и отъехал.
У сволочи, совсем уже обнаглели – думал я, садясь за руль, - «Чэго крэчишь» тфу гадость, убил бы да связываться неохота. Ночь была дрянная, утро тоже будь здоров, ожидать чего-то радостного от дня наверное уже не имеет смысла.
С безразличного пасмурного неба холодной крупой начинал сыпать снег, колкий ветер резкими порывами метал его в разные стороны, закручивая вихрями. На темных, безликих фасадах домов, один за другим зажигались электрические огни, бросая свой квадратный отпечаток в улицу, где покинув свои соты, уже куда-то спешили бесцельные люди, живущие по инерции, а не по желанию.

 

[Константинов]

5.

В этом году зима была сурова, и февраль, как последний ее представитель с особенной жестокостью бил морозами; в последние дни, становясь все свирепее в предчувствии скорого конца. Уставший, тяжелый свет фонарей, желтком разливался по темно-серому полотну асфальта. Белый пунктир полос бежал далеко вперед, визуально сходя на конус к горизонту. Неповоротливой гусеницей, печально вздыхая, от остановки отошел переполненный автобус «гармошкой», оставив на холодном тротуаре нерасторопных пассажиров которые не смогли протиснуться в салон. Подгоняемые резкими порывами ветра они поспешили обратно под козырек остановки. Невысокая сгорбленная старушка в лиловом стеганном пальто и красной вязаной шапке, поставила свою цветастую сумку на сиденье и недоверчиво покосилась на паренька лет восемнадцати в серых штанах, мешком свисающих до колен с резким переходом в обтяжку к низу, дутой блестящей, черной куртке и шапке походящей на скоморошью. Он всецело был погружен в карманную игру и эмоционально реагировал на каждую неудачу игрового процесса, бранясь и топая ногами. Несколько мужчин тридцати пяти – пятидесяти лет похожих друг на друга серостью одежды и унылостью своего существа, замерзшими руками держали кейсы или портфели, сквозь толщи очков всматриваясь вдаль, силясь разглядеть следующий автобус, раздражаясь при мысли о донимающем простатите или геморрое.
Столичные дороги ни куда не ведут. Тут нет прямых с началом и концом, здесь только кольца, по которым ты кружишь изо дня в день, боясь свернуть, так как привычка сильней желания, что-то изменить. Ты как кварцевая крупица в песочных часах, которые вертят, давая им возможность движения, пока в один прекрасный миг их не разобьют об пол. И неважно специально или нечаянно это произойдет, все равно ты, вырвавшись за пределы сковывающего стекла, не сможешь насладиться чувством свободы, так как привык чувствовать себя крупицей в замкнутом пространстве. Мысли о свободе, о бескрайности вселенной только усилят ощущение своей ничтожности и ты всеми силами будешь стремиться обратно в толпу, где можно затеряться и не противопоставлять свое жалкое «я» бесконечности.
Чтобы хоть чуть-чуть отвлечься от мыслей роящихся дикими пчелами в потревоженном улье, я включил радио. Диски лежавшие в бардачке и подлокотнике уже давно приелись и обнажили свою замаскированную под высокие материи, пошлость. Любви к чему-то вечному я с досадой у себя не обнаружил, поэтому время от времени слушал радио, точнее включив одну радиостанцию, вскоре переключал на следующую, потом на следующую и перепробовав все, и убедившись в отсутствии чего-то стоящего выключал. Так и в этот раз. Где-то обсуждали однополые отношения, где-то возможное количество оргазмов за один раз, где-то идеальную длину детородного органа, в общем, в половине седьмого утра поговорить видно больше не о чем. Только на одной волне неустанно продолжали разоблачать, учить и осуждать Владимира Владимировича и его бригаду, но по сути это мало чем отличалось от остальных тем.
С правой стороны, меня со свистом обогнал хищный джип и умчался прочь, как будто я стоял на месте.
-Вот уроды, - выругался я вслух, и про себя продолжил, - летают, как на автодромах, а потом только и слышишь в сводках новостей - что ранним утром, там-то, там-то, машина вылетела на тротуар и влетела в остановку, где находились люди. Погибло - столько-то, увечных - столько-то, водитель отделался легким испугом.
Потом увидел на своем спидометре стрелку переваливающую, через отметку сто двадцать, запнулся в осуждении обогнавшего меня водителя и стараясь ни о чем не думать продолжил путь.

 

[Константинов]

6.

В офисе еще ни кого не было. Сквозь слегка покачивающиеся жалюзи в полумрак комнаты, едва прокрадывался только-только занимающийся день. Не включая света, я подошел к своему столу, на котором беспорядочно лежали накладные, чеки, платежки и взял чашку в надежде выпить чаю. Но в конторе не оказалось ни одного пакетика с заваркой. «Может кофе», - подумал я, но кофемашина благоухая насыщенным ароматом, тоже была пуста как бульварный роман. С оттенком легкой досады, я налил из кулера простой воды и в задумчивости подошел к большой географической карте занимавшей большую часть, свободной от шкафов и прочей утвари, стены. На этой карте сотрудники нашей компании, взяли за правило отмечать те страны, в которых недавно отдыхали. Египет был испещрен именами, что не оставалось ни капли свободного места, чуть меньше людей было вписано в границы Турции, еще меньше в ОАЭ, Греции, Италии и Испании. По одному имени красовалось на контуре Австрии, Таиланда, США, Австралии и Аргентины, и все это был один и тот же человек – наш директор Семен Петрович, который с задором подростка ввязался в эту игру. Пока мы тут покупали и перепродавали всевозможные приспособления для торговых площадок, не щадя ни сил ни совести, он стабильно раз в два месяца вписывал себя в очередную страну нам на зависть, явно удовлетворяя таким образом свое тщеславие.
«Все где-то отдыхали. Все кроме меня. Но почему? Как почему, потому что моя практичная супруга, с тех самых пор как мне пришлось сменить свою предыдущую работу на эту, стала твердить одно и тоже, – Нам не до трат, все в жизни может произойти, нужно откладывать до поры-до времени, - но до какой поры она не затруднилась уточнить. Первое время я как-то сопротивлялся, внутренний бунт против повседневной скупости происходил во мне, но все оказалось тщетно – Нам нужно экономить, - твердила она как заевшая пластинка. И вот, спустя каких-то пол года я привык к этой патологической экономии и уже сам гнал всякую мысль о бесполезной трате денег. Как быстро меняется человек. Как обстоятельства его вынуждают прогибаться. Вчера мог позволить себе любую поездку, хорошие костюмы, ужинать в ресторанах, а один щелчок судьбы и я уже стороной обхожу кафе и с завистью смотрю вслед уезжающим с «Киевского вокзала» куда-нибудь в Феодосию». – с все более возрастающей злобой клял я свою жизнь. «А этот жалкий, плюгавенький человек, которого я мог при желании раздавить одной ладошкой, этот Семен Петрович. Что он хотел показать, начиная эту игру вместе с подчиненными, что он человек, а мы ничто? Что наш удел мелочность арабов, а он может насладиться экзотическим гостеприимством? Какой же все-таки дрянь человек, а еще как витиевато пишет свое имя, как будто стараясь подчеркнуть этим всю свою значимость».
Гудение электричества в лампах нарушило утреннюю тишину, и яркий холодный свет рассеял, приятный для не выспавшегося глаза, сумрак. Я допил воду и обернувшись увидел вошедшую секретаршу, Нину Захаровну. Это была женщина сорока восьми лет, невысокого роста, в меру полная, с крашенными и завитыми светлыми волосами. Она по своему обыкновению пришла на роботу за сорок минут, до начала трудового дня, но, завидев меня, засуетилась, словно опоздала и пыталась наверстать упущенное.
-Доброе утро, Нина Захаровна.
-Здравствуй, Дима. Что это ты в такую рань тут делаешь.
-Бессонница, что-то мучает, ну и дай думаю хоть без пробок тогда доеду.
-Дело молодое.
Я ни чего не ответил, и подойдя к своему столу, принялся разбирать бумаги. Секретарша продолжала копошиться, переходя от одного стола к другому, что-то перекладывая. Несмотря на кажущееся простодушие, она была очень даже себе на уме, особенно, что касалось вопросов личной выгоды. Поговаривали, что она имеет с покупок канцелярских товаров процент, и тайно завидовали ей. Вообще у нас в офисе все завидовали всем, у каждого было что-то чему можно позавидовать, один путешествовал когда хотел, другая пополняла свой карман за счет фирмы, третий был любимчиком шефа, четвертый стабильно выполнял план продаж в отличие от других и так далее. Наверняка и мне в чем-то завидовали, интересно знать в чем.
Сев на свое рабочее место, я увидел как она, нырнув в один из общих шкафчиков, достала от туда чай и начала заваривать его.
-Нина Захаровна, а там еще пакетика не осталось?
-Как это не осталось? - неправдоподобно удивилась она. – Тут целая пачка, вчера только купили.
Часы показывали без пятнадцати девять – рабочий день неумолимо приближался.

 

[Константинов]

7.

-Дим! Ты идешь в столовую? – окликнул меня, по соседству сидящий, Стас.
-Да, только дай мен две минуты, доделать заказ.
-Нет проблем. Я тебя в курилке подожду.
Он ушел, а я с удвоенной скоростью застучал по клавиатуре.
Когда заказ был отправлен, и я уже встал, чтобы идти обедать, раздался телефонный звонок. Секретарша взяла трубку, представившись, выслушав ответ и попросив минутку подождать, посмотрела по сторонам – на кого бы переключить. Конечно же кроме меня ни кто не мог ответить. Нина Захаровна, сочувственно взглянула и нажала кнопку. Пю-лю-лик, пю-лю-лик, - запищала трубка на моем столе.
-Магазин оборудования для торговли. Дмитрий.
-Дмитрий? Очень приятно. Меня зовут Любовь Михайловна, - послышался из динамика, неуверенный женский голос.
-Чем могу помочь?
-Знаете, мне дочь посоветовала заняться делом, чтобы не скучать на пенсии, и я решила заняться торговлей.
-Очень хорошо. Чем я могу быть вам полезен?
-Понимаете, я последние лет пятнадцать, с той самой поры как меня после перестройки, с работы сократили, то там, то сям, что-то прикупаю, а после перепродаю, бизнесом занимаюсь так сказать. Вкус то у меня будь здоров, я такие шмотки нахожу, что все потом диву даются, даже знакомая из-за границы приезжала, говорит: «Ну, Любка у тебя и вкус, первой модницей у нас была бы».
-А, что вас конкретно интересует в нашем магазине, - глядя на часы и начиная раздражаться, перебил ее я.
-Конкретно? – немного помолчав, с обидой в голосе переспросила она. – Я даже не знаю, какое-нибудь оборудование, чтобы оформить торговую точку, что вы мне посоветуете?
-Что у вас будет? Павильончик в торговом центре, место на рынке, магазин или может палатка? Где вы именно собираетесь торговать?
-Ну… Ну… я даже не знаю… - начала теряться и волноваться женщина. – мне внук дал телефон, посмотрел в компьютер и сказал: «Вот телефон, звони, они тебе все расскажут». Он у нас такой умный, вы себе не представляете, все знает, во всем разбирается…
В дверях показался Стас, и видя, что я разговариваю по телефону, молча показал на часы. В ответ я скорчил жалостливое выражение лица, пытаясь оправдаться, что мол, это я не специально. Он с досадой махнул рукой и ушел.
-… На олимпиаде по физике участвовал, но не победил, говорит: «Там все куплено», - продолжали литься из трубки подробности личной жизни, нерадивой бизнес-леди.
-Знаете что? – оборвал я. – У меня обед и плевал я на вас и на вашего внука, - после чего яростно швырнул телефон, и взглянув на удивленную Нину Захаровну, вышел из кабинета.
Когда я зашел в столовую, Стас принимался за «первое». Мне ни чего не оставалось как взять поднос с приборами и встать в конец, уже успевшей выстроиться, очереди. В помещении стоял насыщенный запах, характерный для общепита. Публика тут была разношерстной: и работяги в замасленных робах из авто-мастерской напротив, и субтильные девушки под руку с прыщавыми юношами из техникума, но все же основную массу составляли офисные работники моего типа. Эти труженики принтера и стула, эта жалкая голь, неумело примеряющая на себя маску среднего класса. Потребители создающие безвкусное и пошлое предложение рынка. Эти завистливые, лицемерные люди с пеной у рта ругающие начальство, а после утеревшись, с самозабвенным сладострастием лобызающие этому же начальству чресла. Да, приятно чувствовать себя одним из них.
-Здравствуйте. Что будите? – машинально улыбаясь, спросила голубоглазая женщина, стоящая на раздаче.
-Половинку бульона, пожалуйста и люля-кебаб.
-Гарнир?
-Нет, спасибо.
«Как она, все-таки на меня смотрит не равнодушно. Какие у нее прекрасные глаза, такие добрые, искренние. Полновата, простовата, но может это как раз, то, чего не хватает для счастья? Все время гоняешься за какими-то навязанными идеалами, что самое противное делаешь по ним мерки, а тут все просто и открыто. Может так должно быть на самом деле? Ведь это настоящая женщина, и видно, что если и затребует она звезду, то не в виде машины или шубы, а самую, что ни наесть настоящую, сверкающую в ночном небе. Но главное у нее это конечно глаза, эти два самородка азурита источающие душевное тепло. А чем моя хуже? Наверное только тем что моя, а эта хоть и на расстоянии вытянутой руки, а все ж не ближе той самой звезды с ночного неба. И все же мне кажется, что она действительно ко мне неравнодушна» - думал я, пока она суетилась у лотков и накладывала пищу.
-Пожалуйста, - легко и прямо глядя на меня, подала она две тарелки.
-Спасибо, - улыбнулся я ей в ответ и проследовал к кассе.
-Чего ты меня не подождал? – подходя к столу, обратился я к Стасу, который хотел было откусить кусок от золотистого окорочка..
-Чего-чего, того. Время час, а ты по телефону треплешься, а я между прочим сегодня позавтракать не успел. Все кишки уже извернулись, что мне прикажешь в голодный обморок падать? – полушутя, полусерьезно отвечал, Стас.
-И что? Я вообще забыл когда последний раз дома завтракал, и ни чего, жив еще.
-Значит, тебе привычно, я так не могу. И не хочу мочь.
-Женщина какая-то звонила, вот и задержался.
-Новый роман? – оживленно поинтересовался коллега.
-Что ты? Совсем нет. Так сказать потенциальный покупатель, что-то хотела купить, но пока звонила забыла и решила просто поделиться со мной своей нелегкой жизнью.
-А ты чего?
-Что я? Я тоже есть хочу, терпел сколько мог, но под конец выйдя из себя бросил трубку.
-Твоя правда. Такие порой экземпляры попадаются, что диву даешься, как их земля носит. – Стас обглодал косточку, одним махом выпил стакан киселя, тяжело выдохнул и отвалившись на спинку стула, принялся орудовать зубочисткой.
-Вот трубку повесил, а теперь совесть мучает, - уныло заключил я.
-Совесть? Тебя? А как за «нал» со склада за полцены отгружать себе в карман? А? Совесть не мучает? – начал язвит, Стас. – А то трубку повесил и совесть. Она либо есть и координирует все твои поступки, либо ее нет, и только для красного слова о ней вспоминается.
-Со склада все отгружают, тут не чего меня одного винить.
-Да, все, но все и трубки бросают, и ни кто не начинает сопли распускать.
-Что ты завелся на ровном месте.
-А ни чего, не люблю, я вот этих пустословий: совесть, честь и прочая, ерунда. Есть человек и он пытается сделать свою жизнь удобной и плевать ему на всех.
-Ты не прав, - перебил его я. – В каждом случае все индивидуально, и можно действовать двумя способами. Первый – это когда ты преследуешь сугубо свои интересы, шагая по головам, не смотря ни на какие нормы марали. Второй же способ – это делать по совести, что в идеале подразумевает низвержение себя до мельчайшей твари. Конечно все это как чистый абсолютизм, но почему первый вариант мы видим ежедневно, а второй мне пока еще не встречался ни разу.
-Ха! Да потому, что это твое самоуничижение во благо ближнего, само по себе полностью противоречит инстинктам самосохранения, и в одном теле ужиться с ними не как не может. Ведь это даже логично – устроить изначально свое благо, а потом уж подумать и об окружающих.
-На западе, может быть, но у нас, - я вылил остатки бульона в ложку, чтобы ни чего не оставлять, но поднося ее ко рту, нечаянно пролил на стол, и принявшись бумажными салфетками вытирать, продолжил, - у нас если человек полез вверх, он уже по сторонам не смотрит. Как бы он себя не обустроил, как бы привольно ему не жилось, он будет дальше ломать голову, придумывая новые рубежи, взятие которых, так щекочет самолюбие. Он, этот самый человек, будет испытывать физические муки, не зная чем себя занять, но ни когда, разве, что за очень редким исключением, даже не подумает помочь нуждающимся. И вовсе не потому, что не хочет, а просто потому, что нужды той не понимает.
-Полная чушь, - огрызнулся с раздражением, Стас.
-Почему? Почему сразу чушь? Знаешь, ведь я раньше, был вхож в высшее общество, и не просто так говорю теперь все это.
-А почему был?
Я растерялся, этот простой вопрос вдруг выбил меня из колеи, перепутав все мысли. Да, было это давно, но ведь все было как-то иначе в моей жизни. Сравнение с велосипедистом налетевшим на кочку, вдруг с живостью всплыло на поверхность сознания, а Стас тем временем продолжал:
-Уж не из-за этой ли твоей склонности теоретизировать громя все и вся, тебя культурно попросили?
-Нет. И вообще все это не твоего ума дела
-Ну не моего, значит не моего, - обидевшись говорил он, вставая из-за стола.
Стас отнес поднос к окошку приема грязной посуды и гордо задрав подбородок, ни говоря ни слова, покинул зал.
«Какая муха меня укусила? – досадовал я, оставшись один, медленно жуя, уже совсем остывшие «люля», - и надо мне было пускаться перед ним в такие разговоры, свел бы все к обычной похабщине, и все было бы хорошо, а тут теперь обида. Хотя он тоже хорош: «Почему был?», - ему то какая разница, ему лишь бы уколоть побольней.» Потом я было пустился плутать в памяти, пытаясь дать себе ответ на этот самый вопрос «Почему был?», но взгляд мой блуждая по стенам и лицам, вдруг набрел на круглые стрелочные часы, где до конца обеда оставалось, чуть менее десяти минут, а Семен Петрович, терпеть не мог опозданий ни утром, ни после обеда. «Ох уж этот член клуба путешественников»,- буркнул я почти про себя, и поспешил на рабочее место.

 

[серый волк]

Читал и думал - наверняка большинство из нас живет с такими-же мыслями и проблемами! Но ни хрена не делаем, чтобы что-то изменить!Хорошо, что есть люди способные выразить это на бумаге - может потомки сделают выводы и будут жить правильней,чем мы?!

 

[Константинов]

Читал и думал - наверняка большинство из нас живет с такими-же мыслями и проблемами! Но ни хрена не делаем, чтобы что-то изменить!Хорошо, что есть люди способные выразить это на бумаге - может потомки сделают выводы и будут жить правильней,чем мы?!

Есть ли смысл рассчитывать на потомков, когда вектор развития давно упал на "пол шестого" и мы наблюдаем регресс качественного развития человека как такового. Пусть все вокруг становится высокотехнологичным, ускоряется, увеличивается, но человек именно как таковой, становиться, что физически, что морально, от поколения к поколению все немощней и все менее годным для того чтобы называться человеком